Я помню эти правительственные концерты в телевизоре. Хор в погонах имени Александрова, Кобзон, который так держит микрофон и разевает рот, что сейчас проглотит и придётся всему хору тянуть за провод, что-то якобы русское-посконное-народное в исполнении ансамбля тёзки валютного магазина, Зыкина поющая, что ей семнадцать лет, Лещенко. И где то в конце - Райкин. И это не вишенка на торте. Это изюминка ради которой жевал эту булочку из пресного, кисловатого теста. С монологом Жванецкого. Или ещё чьим то. Но сам Жванецкий как то в этот официоз из позолоты, хоров, ревущих нечто неразборчивое, Кобзона с вечно молодым Лениным и вечно семнадцатилетней Зыкиной, не вписывался. Он сам куда ни шло. Со своим потёртым портфельчиком и пачкой исписанной бумаги. Без галстука и взъерошенный, как воробей несмотря на лысину. Он озвучил то, что мы думали. Он как то находил слова там, где у большинства оставались одни междометия. Высоцкий нас пел, он нас рассказывал. Галич пел про то, что само начальство боялось даже думать и его съели, выслали. Жванецкий, как и Высоцкий - всё на плёнках, редкие пластинки, в телевизоре произведения - спектакли, Райкин. Такая маленькая щёлка между форточкой и рамой во времена страшной духоты. Немного свежего воздуха. А ещё были Виктор Ильченко и Роман Карцев. И главное между строк. Главное в интонации. И Райкин. Сейчас сплошной Камеди-клаб. И матом со сцены. Начинаешь лучше понимать смысл сказанного поэтом - "Нету их и всё разрешено..." Нету их - Райкина, Романа Карцева, Виктора Ильченко и ещё многих. Теперь можно - матом со сцены и шутки ниже пояса. Теперь ушёл и Жванецкий... Остались книги, пластинки, YouTube... Cмеющиеся зрители в зале. Смеющиеся, а не ржущие. Умные глаза.
